О СНОВИДЕНЬЯХ

О СНОВИДЕНЬЯХ

Г.С.

Ты помнишь ли? Кончается апрель,

Сад всплескивает листьями в смятенье.

Темна весна. Корней переплетенье,

Как змей клубок, шевелится, и прель

Мягка под каблуком. Сближают тени,

Еще не ведая о благе и о зле,

Эпоху пролетев за взмах ресницы,

Свои края, как прежде на Земле

Материки, смыкавшие границы.

Летя из тьмы за нашими плечами

И исчезая в предрассветной мгле,

Бесшумные, проносятся две птицы.

Заплакан стол в саду вином, свечами,

К утру прозрачнее слова и лица,

И город гаснет искрами в золе.

И говор волн зеленых длится.

Материки плывут. Земле на вдохе

Тесна ее жилетка. Так поплачь

В нее, коль хочешь, о пройдохе,

Который от тебя пустился вскачь.

Как водится и меж материками,

Меж нас пошли вулканы и цунами,

Пропала Атлантида под волнами.

Теперь, с трудом высматривая дали

Тех дней, зрю — побережья совпадали

Не идеально. В общем, нам не дали

Житья загадки жидкой как-то — сферы.

Увы, мой друг, с подкоркой шутки плохи:

Мы для нее — что мухи или блохи.

С тех пор я — поскитался Агасфером,

Ты — жизней несколько, я думаю, затеяв,

Решила лишь одну затем оставить.

Теперь, конечно, карты не исправить.

Как видишь, оба шельфа пострадали

От спешки картографа — грамотея.

Вот, сгорбленный, корпит, потея,

Над очертаньем чьих-нибудь судеб.

Очередной Эреб — подарок Птолемея.

А, нам должно быть, светят впереди

Циклоны, дистония и дожди.

Пока твои чуть вижу берега,

Скажи — тебе ведь тоже дорога

Не музыка, не ласка и не мгла

Весенней ночи, — но лишь пропасть, пропасть,

Что меж с е г о д н я и т о г д а легла?

Ты большего припомнить не смогла:

Летейский холод закаляет лопасть

Житейского весла.

Теперь о сне. Лишь двадцать лет спустя

Твоя душа к моей душе явилась.

Сказать яснее, мне вчера приснилась

Ты. Ведь душам век — пустяк,

Тем паче, что им — четвертушка жизни?

Ты еще дважды можешь заглянуть

На огонек из сумрачной отчизны.

Одета в черное во что-то, как-нибудь,

С взлохмаченною вороною гривой,

Ты взвинчена была и тороплива,

Оглядывалась часто и пугливо —

А безрассудством ведь могла блеснуть —

Да и собой была едва по грудь,

А ниже — пламя черное. Вдвоем

Мы были. Воздух искажал нам лица.

Весь в камыше и тине, водоем

Грозил сквозь окна в комнату пролиться.

Ты, хохоча и что-то очень скоро

Произнося, металась у стены

Аэростатом будущей войны

Или вины прошедшего укором.

Таинственным был занят разговором

Я молча. Ты так взвинчена была,

Так что-то доказать хотела, часто в бок

Смотрела с ужасом, и быстро так плыла

Секунда каждая, которую нам Бог

Вдруг подарил, — что я остался нем

И недвижим в плену твоих фонем.

Как пианист, дремотный темный зал

Последним заливающий пассажем,

Ты разрыдалась (я тебя взбесил,

Обидел — все, как встарь), что было сил

Рванулась прочь, как будто некто в саже

Связующую нить перекусил.

Как ты прошла в отчаянном форсаже

Сквозь плотный воздух, стены, потолок,

Увидеть я не смог.

Не примирясь с пропажей,

Упорно так смотрел, что темноту

Глаза увидели. Сквозь окна поначалу

Я долго слушал море. У причала

Плескались лодки. Дальний шум в порту

Невнятен был. Мгновенный бог-гонец,

Шурша крылатыми сандалями прибоя,

У кромки галечной запыхался вконец

И, падая вперед, запенил брег собою.

Округлость парусов не находя,

Ветр шелестел листами книги темной,

Для охлажденья страсти неуемной

Произнося заклятие дождя.

Из лейки заливал слепой садовник.

Не целясь, а лупя по площадям,

Искр угасающих последнее тепло,

И дождь, как засыпающий любовник,

Перецеловал все, что под губы шло:

И водопады ив, и руки тополей,

Прощающихся с летом. Дамбы зданий

Листва захлестывала. Угловатей, злей

Провал Малевича — но зелень первозданней.

Она пронижет ласкою волны

Тяжелый сон утопий муравьиных.

Леса от гнета времени вольны,

Но платят дань валютой соловьиной.

А мы — по бункерам, хоть нас осыпь.

А выйдем? Что ж, Архип давно осип,

Вестимо, Осип тож охрип, как выпь.

И некому сказать: — Архип! Ты — влип!

Так выпьем синевы на серебро осин

(Ведь Бог, беря ребро, нас не спросил)

За осень — мессу, осень — Атлантиду,

Где в тишине у Золотых ворот

Ждет Ифигения, жива, и Алкестида

Под своды тьмы ветвистой не идет.

Пускай прибой листвы о время бьет!

Закаменевшие он растворяет жилы

У торса, обращенного назад.

И мы когда-то в этом мире жили,

Звезды последней голову кружили

Лучи, как отраженьем их — твой взгляд.

Восходом мстило небо во сто крат

За крышами отрезанный закат.

Востоку тополь истово молился.

Над городом пресветлый лик склонился,

В пол — неба заломив свое крыло,

И в мозаичных кронах отразился.

Листвой поголубевшей залило,

Как временем, истлевшие страницы

Многоэтажных, вышедших в тираж

Судов — кильватерный мираж.

Быть может, этот мир еще приснится

Когда-нибудь, кому-нибудь. Вираж

Эпохи — не паренье птицы.

Скорей — паденье лайнера. Алкаш

Точнее мог бы приземлиться.

Прощай. Материкам — не слиться.

А душам? Бог весть… Ежели не ложь,

Что по-иному судьбам преломиться

В иных мирах судилось — ты придешь

В тот день, когда ослепший дождь струится,

И зеркало туманное возьмешь.

В нем отражается апрель, две птицы,

И детский щебет льется сквозь окно.

Цел дом. Друзья живут. И лишь одно

В том мире не желает измениться:

Прибой морей зеленых длится.

ПЕСНИ ВЕТРА

Веницейской жизни, мрачной и бесплодной

Мне теперь значение светло.

О.М.

Мелодии дарила даль,

И вечер, пущенный по кругу,

Лил в вены медленный миндаль

Дочерней дудочки — подруги

Юг империи! Морская гладь.

Трепет банкнот. Нищета. Блядь,

Вышедшая что — либо поймать.

Летучие мышки, неслышным писком

Радирующие на лесбийском.

Бандюги в спокойствии олимпийском.

Горы! Гордые недотроги,

Кутающие в отроги

Застенчивые ноги.

Люд летит на огонь кабака,

Поутру устилая пляжи.

Либидо и голод — суть мотылька,

Замершего в солнечной пряже.

Ночная бабочка пьяным-пьяна.

Запах зелени зовет козявку.

Энтомолог насаживает ее на

Тупую булавку.

И ночь напролёт поёт мошкара,

В испарине спариваясь : «Пора!»

Душа над тушкой вспорхнет с утра,

И окорочка, бочка опалив,

Моря взалкают в разлив.

Сезон! Нашествие шелестящих,

Трясущих брюшками, крылышками, хотящих

Подёночной жизни, к вящей

Славе погребающей их волны.

Но роятся , мириадами воскресая.

Излучины шевелятся, ими полны.

II.

Растущая из тишины,

Ее бесконечного метра,

Мелодией воды, камня, ветра

По углям жизни идешь, босая.

В солнце, звёзды облечена,

Морю — дочь, ветру — жена.

Грозе в глаза глядишь, не мигая,

Нагая.

В твоих напевах — лишь легкий след —

Я слышу сквозь толщу зим, лет,

Всего, что отзвучало —

Толчок от причала.

Миг-гавань — тобою полн,

Утлые ограждая от волн,

Но чем прозрачнее, тем верней

Время бьёт серебро дней.

Врассыпную дни позднего лета!

Тать в законе глух к укору.

На гранитной ладони атлета,

Молящей питья у моря,

Нам воздаянье по вере

В распахнутый пенный веер!

III.

Так смейся же влажной ласке

Сестёр — дочерей Нерея!

Стенам песчаной сказки

Не удержать Борея.

Смуглую флейту ветер

Подносит к губам солёным,

Рисуя напевом вечер

Холмам, в тишину влюбленным.

Лепет тростинки полой

Люб губам прихотливым.

Пой вслед сестрам у мола

Литургию прилива!

Листьям, любящим рощу,

Снова стать тем, что пело.

Выше волна, и проще

Расставание с телом.

IV.

Песенку сложишь о бедном хлебе

И вине из-под крана,

Чашей огня опрокинешь небо!

О, Иоанна

Ангел!

Лист горькой книги

Переверни, ветрам вопреки!

Не замедляй руки!

Время роняет трефы, пики.

Ему, проигравшись вконец,

Во сне не считать овец.

Молнию не зашьет кравец!

Отрезвеем, выпив до дна!

Осени в дождь видна одна

Память — пловец

В волнах дней.

И волны сильней.

VI.

Только чайкам остаться

Неприкаянным эхо

Невесомого танца,

Заглушённого смеха.

И, прощаясь, залижет

Море следы

Той, что краше звезды,

Но не ближе.

Счастье схлынет! Душа

К прошлому не вернётся.

Лишь песок остаётся,

Где вал нёсся, круша.

VII.

Так море, флейты заслышав звук,

Корабли выпускает из рук.

Так выгрызает ветер гранит,

И не на век в берег профиль вбит.

Так многоочитый, найдя ключи

От клетки грудной, твердит:

Молчи!

Так, исчезая, стремясь к нулю,

Становишься всем, что я люблю.

Август — октябрь 1996.

Коктебель — Москва.